Специально для «Лилит» интервью ведет Яна Плотникова (Москва) Телезрители знают его как ворчливого аккомпаниатора: он слегка касается клавиш и бормочет себе под нос: «Здесь играем, здесь не играем, здесь вообще рыбу заворачивали…»
Музыкант, аранжировщик, артист Левон Оганезов может войти в любой образ, но что он не брюзга и не зануда — это точно. Скорее его, как гоголевского Ноздрева, можно назвать «историческим человеком».
С той разницей, что Оганезов не попадает в истории, а рассказывает их — по любому поводу и в любом количестве.
— Неужели можете рассказать историю даже о собственном рождении?
— Ну-у, мама моя была очень энергичной и торопливой, даже когда была беременной. Она собиралась усовершенствовать детскую комнату и купила огромный ковер.
Рабочие привезли его из магазина, положили — но как-то не так, маме не понравилось, и она стала этот ковер перетаскивать. А он был тяжеленный… Вот я и поторопился родиться семимесячным.
— Вы — московский армянин?
— Да, я всегда жил в Москве. Семья была типично восточной, минимум дюжина человек в доме — родители, шестеро детей, тетки, бабушки. И то, что мне с детства внушили мои кавказские родители, я никогда не забываю.
Гостеприимство не просто в крови, это часть жизни (истинная правда, интервью редко когда сопровождается таким роскошным застольем. — прим. авт.). Доброжелательность тоже — нельзя никому желать ничего плохого…
А жили мы в Перово, у нас был большой дом — деревенский, крепкий, с множеством комнат и прекрасной мебелью.
Я вырос в хорошем достатке: папа был сапожником, у него была своя мастерская, где он делал любую обувь, даже модельную. Так что мы не знали, что такое голод.
Знаешь, я сегодня утром посмотрел, хотел найти из того дома, от мамы, хотя бы одну тарелку — ничего не осталось. Ни одной ложки-плошки, которая напоминала бы о том времени, не нашел.
Может быть, это и к лучшему. Детство было замечательное, я его не забываю, но мне не нужны какие-то фетиши, чтобы его вспомнить.
— Говорят, вы, как Моцарт, впервые сели за рояль в три года?
— В четыре с половиной. Стали учить музыке мою сестру Жанну, пригласили к ней учителя, но Жанна ленилась, для нее занятия были мукой, как для любого ребенка.
А я не ленился, мне музыка безумно нравилась. Это сохранилось до сих пор. Для меня моя профессия и хобби — это одно и то же. Так вот, сначала занятия с учителем, потом музыкальная школа, потом окончил консерваторию как пианист.
Когда оканчивал консерваторию, то уже работал в Москонцерте. Я не собирался становиться классическим музыкантом — теперь я об этом жалею, конечно.
Мне было нужно семью кормить — папа к тому времени умер, мама никогда не работала, один брат погиб на фронте, другой умер еще до войны, сестра трудилась архитектором за три копейки. Так что я, как единственный оставшийся мужчина, должен был всем помогать.
— А вашему появлению в Москонцерте тоже предшествовала какая-то история?
— Просто заболел чей-то аккомпаниатор и наша учительница по концертмейстерству (я лучше всех в классе аккомпанировал) говорит: «Нужно пойти, сыграть четыре романса.
Есть у тебя черный костюм?» А мне папа подарил черный костюм к 18-летию. И я сыграл один концерт, другой, потом еще кто-то попросил…
В итоге Николай Рубин, был такой опереточный певец, который числился в парткоме Москонцерта, сказал: «Пиши заявление, я тебя возьму на договор». И вот с 1959 года у меня запись в трудовой книжке.
— Как прошли первые гастроли?
— Самые первые гастроли у меня были в 1958 году. Я играл в оркестре театра МГУ. Со спектаклем «Такая любовь», который поставил Сергей Юткевич и где играли Ия Саввина, Илья Рутберг, мы поехали в Рязань.
Первый раз в жизни выехали самостоятельно в другой город, зимой, на автобусе. Как щенки, впервые выпущенные на улицу, стали метаться, представлять, что появятся какие-то девушки, купили бутылку водки, хотя никто особенно не пил…
Какие девушки?! Мы приехали, отыграли спектакль, поужинали спокойно — и отправились обратно. Но ощущение, что вот настоящая-то жизнь и началась, осталось…
А когда я впервые отправился от Москонцерта в Якутию, то был поражен, что буквально через полчаса после посадки в поезд вся бригада артистов была пьяна — и мужчины и женщины.
Буйство достигало такого накала, что проводницы запирались в страхе в купе и сутки оттуда не выходили — даже чай нам приходилось разливать самим.
— Бурная же у вас была молодость!
— Когда учишься в консерватории, занимаешься как проклятый. Срабатывает актерский эффект: не дай Бог подумают, что ты бездарность!
Как бы ты ни был талантлив, нельзя сыграть сонату Прокофьева, не выучив ее сначала и не отработав. Среди моих сверстников пьяниц вообще не помню, на девушек времени особо не было — все занимались как цуцики, сидели за инструментом…
Правда, потом наверстывали. Однажды мы с моим контрабасистом в Куйбышеве, кажется, решили пригласить после концерта двух полных девушек.
Купили пару бутылок водки («может, вина? — нет, водки, водки!») и «фрайнаб» — сокращенно «фраерский набор»: конфеты, бутерброды, фрукты — в общем, фраер угощает!
Сели. Девки выпили свою бутылку, им не хватило, они и половину нашей уговорили. О чем с ними беседовать, не знаем. Включили музыку, устроили танцы. Они спрашивают: чай будет? После чая посмотрели на часы — ох, нам пора! Встали и ушли.
— И вы до утра друг друга ругали?
— Нет, потом все нормально было. В России никогда не было проблем с внебрачными связями.
